УНИВЕРСУМ В БРОНЗЕ

МОЛЧАНИЕ БРОНЗЫ

В панораме российской скульптуры Михаил Дронов занимает особое место. Найти свою нишу, обрести собственный почерк, узнаваемый и неповторимый, он сумел в начале 1980-х, уже на старте заметно выделяясь на фоне как старших коллег, так и ровесников-«восьмидесятников». Яркое, разноликое, наделенное страстной потребностью завоевания художнической свободы, именно это поколение выхватило эстафетную палочку из рук «суровых» шестидесятников в стремлении реформировать пластику в России. Далеко не последнее место в ее завоеваниях, на сломе исторических эпох оказавшихся весьма серьезными, принадлежит МД.

Энергия и воля, редкое трудолюбие в сочетании с широкой эрудицией, фантазией и изобретательностью привели к тому, что еще совсем молодым МД вошел в «элитный клуб» российских художников: в 1980-е его работы начала приобретать Третьяковская галерея, следом за ней – Русский музей. Сегодня это один из ведущих отечественных скульпторов, действительный член Российской Академии художеств, чьи произведения хранятся и в Московском музее современного искусства или Музее Большого театра, и в различных музеях России и зарубежья. Особняком стоят частные коллекции, куда скульптура попадает довольно редко: камерным, уютным, лаконичным, пронизанным тонким юмором работам Дронова путь открыт и в эти «заповедники», где обычно бал правит живопись.

Однако успех - вхождение в заветные собрания сокровищниц национального искусства, почетные звания и ряд престижных премий - не стал поводом успокоиться на достигнутом: мастера по-прежнему влекут поиски и эксперименты. Обладающий высоким профессионализмом, открытый европейской и мировой культуре, МД способен работать в любом жанре и формате, а главное, готов трансформировать собственный стиль, менять способ решения пластической задачи, если того требует художественный замысел. Работая по преимуществу в камерных формах, Дронов не только переосмысливает функцию и предназначение станковых композиций, но всерьез задумывается о роли скульптуры в городе. Результат - разработка собственной системы взглядов в протест против пластической скудости пространства российских мегаполисов. Эскизы и статуэтки от Дронова легко выдерживают увеличение и могли бы органично перерастать в монументы: до сих пор грустно, что не стал памятником Окуджаве печальный и строгий «Шарманщик».

За внешней простотой, минималистичностью, порой нарочитой забавностью дроновских станковых композиций, если дать себе труд внимательно вглядеться, видишь позицию философа. Правда, в отличие от иных коллег, которые грешат кто утрированной эстетизацией, а кто – патетикой, МД склонен грамотно «камуфлировать» созданные им образы и прятать сильные эмоции под маской скептика. Чуждый сентиментальности, он не говорит о сострадании громко, не эксплуатирует столь важную в русском искусстве, идущую от Пушкина и Достоевского тему маленького человека. Тем не менее, старомодное слово «гуманизм» очень точно определяет пафос творчества этого мастера.

Театр не столько персонажей-людей, сколько простых, обыденных вещей, с постмодернистской иронией трансформированных в иную структуру восприятия, вводит нас в особый дроновский микрокосм. В нем до уровня символа, знака, архетипического образа вырастают и канцелярская кнопка, и «сбежавший» из голландских натюрмортов лимон, и суровый каток-асфальтоукладчик («Лучшая из машин»), и памятные большинству зрителей стоптанные «Валенки». К слову, пристрастие к жанру натюрморта, в скульптуре весьма редкого, выдает в МД тонкого, но латентного лирика. Изощренный на выдумки мастер стремится пригласить смотрящего в соавторы спектакля, точно зная: произведение искусства существует лишь в диалоге со зрителем, по-настоящему раскрывает свои тайные и явные смыслы в момент восприятия авторского месседжа - «послания» граду и миру //urbi et orbi//.

Несомненный интроверт, художник имманентный, серьезный, склонный к самоанализу, мыслящий критически, МД трезво оценивает реалии современного искусства и особенности его восприятия. И, разумеется, не склонен к прямым и однозначным высказываниям. Тем ценнее его умение говорить выразительно, не повышая голоса и не произнося сентенций о Добре и Зле. Умение внешне незатейливым мотивом остановить зрителя, привыкшего на бегу посещать выставки, заставить его задуматься и «вчувствоваться». Вот, например, акцентированно минималистский ряд сигналов из «Морской азбуки»: комплекс из 26 символов (по числу букв латиницы) в руках мастера превратился в необычный цикл рельефов, овеянных духом русского авангарда. Здесь практически нет никакого изображения, кроме стилизации традиционных флажков, - однако бронзовая гладь каждой плакетки дышит, будто зыбь волн. Так почти из ничего, «из сора», по Ахматовой, а точнее, из информационного шума нашего времени рождается полисемантический художественный образ. К слову, пока никто из художников не обращался к этой, на первый взгляд, техницистской теме. «Морская азбука» – логическое продолжение серии экспериментов, в которой есть и более привычная, как будто совершенно реалистическая, коль скоро в бронзе виртуозно воспроизведены все шероховатости старого дерева, а на деле постминималистская «Скамейка», и легкий как ветер, даром что отлит из хорошей бронзы, бумажный «Аэроплан». А также близящийся к стереометрической формуле «Вечер в Византии I», откровенная пластическая шутка «Бикини»… И уж совсем, казалось бы, неожиданный у этого автора эксперимент в абсолюте, свидетельствующий о движении в сторону объекта, - плоскостной, но четко ранжирующий вокруг себя пространство металлический «SOS».

Скульптор умело переводит вектор, органично переключает сюжет от обыденного на вечное, хотя «высокие» темы изложены современным, визуально простым и доступным, но при том иносказательным языком. В произведениях Дронова натура подвергается свободной и смелой трансформации, вызывая широчайший спектр ассоциаций. Язык скульптора лаконичен, порой парадоксален, тогда как строгая, выверенная, доведенная почти до геометризма форма обогащается игровым началом. Оперируя минимальными пластическими средствами, художник добивается многозначности образа, глубокой эмоциональности и острой экспрессии.

И все же наиболее характерныеработы мастера, созданные в последние 10 лет, выстраиваются в необычный ансамбль, где автор, кажется, стремится испытать на прочность границы собственной вселенной. Постмодернист, не желающий игнорировать веяния рубежа XX-XXI веков, современный продолжатель линии Парижской школы словно вступает в борьбу с неоромантиком, а заодно поклонником архаических культур, античности и Ренессанса. Дронов относится к числу немногих художников, исповедующих принцип «чаще поворачивай стиль» и не боящихся изменить единожды найденной, легко узнаваемой манере. Он охотно ведет диалог со старыми мастерами, обнаруживая редкую способность к тонкому синтезу форм, – и вдруг, словно невзначай, приоткрывает собственный потайной мир, признаваясь в верности своим идеалам.

При обращении к историческим или литературным сюжетам у скульптора возникают все новые обертоны сегодняшней интерпретации. Трудяга с железным ломом – «Ломоносов», усталая, но стойко продолжающая «держать спину» «Танцовщица», гремящий связкой ключей грузный «Святой Петр»… Все эти персонажи – столь же честный, сколь и нетривиальный оммаж классике. В том же ряду - антикизирующие драпировки композиций «Вечер в Византии II», «Ангел» и «Болото» (последняя - своеобразный манифест художника, метафорическое воплощение его гражданской позиции). МД не боится быть разным, но лишь кажется, будто целая пропасть разделяет скупой в деталях фрагмент лица-маски («Без названия/Нос») и тонко, как бы в соревновании с Донателло, достоверно проработанную фактуру серии барельефов «Четыре элемента». Пейзаж в скульптуре – изрядная диковина, но, может быть, именно за ним будущее древнего, как мир, вида искусства?

Манифестированный отказ от нарративности переводит привычное зрителю повествование в знак, требующий усилия для дешифровки. Или всего лишь умения заметить тревогу и красоту в повседневности? Помня о вневременной сути своего ремесла, мастер решительно уводит собеседника от треска «злобы дня» к попытке молча размышлять «о главном». В этом аспекте этапной оказалась многофигурная композиция «Болото», созданная в 2008 году. Антитеза другой работе - «Лебединому озеру» (1994), она позволяет судить как о широком диапазоне скульптора, о философском взгляде на мир, так и о стремлении без ложного пафоса и дидактизма осмыслить действительность и по-своему интерпретировать новейшую историю страны. Отрицая сиюминутность, оставаясь истинным реалистом, он продолжает искать – и умеет найти! - образ художественный par excellence.

Как известно, скульптура – вид искусства, рожденный едва ли не вместе с самим человечеством. Но по версии Михаила Дронова - не согласный почивать на лаврах и перепевать старые мотивы. Напротив, в его творчестве пластика, нисколько не изменяя своей витальной сущности, стремится преобразиться и нащупать новые пути развития, созвучные ХХI столетию. Лепить, как Фидий, и смеяться, как Мольер, - кажется, два несовместимых профессиональных идеала. Но такова позиция художника, который считает своим долгом ответить на кардинальные вопросы второй половины прошлого века, усомнившегося в праве на существование искусства в его классических, традиционных формах. Не секрет, что ренессансная гармония давно исчезла, ясная и стройная картина мира распалась, разбилась почти вдребезги после всего, что совершил homo sapiens, упрямо ниспровергая идеалы в искусстве и круша реальные жизни. К счастью, Михаил Дронов, видя рассыпанные осколки прежнего мира, не ленится собрать их и заново сложить из фрагментов свой универсум. Нет, его картина уже не может быть идиллической, как у старых мастеров, но в этом мире – во вселенной одного отдельно взятого мастера – легче пережить горечь утрат, преодолеть надлом и заставить человека идти дальше.

Елена Титаренко. 2011
Михаил Дронов. Каталог работ 2000–2011